Женщины и мужчины - Владимир Дараган

– Не надо, – ответила она, – не надо обогащаться. Давай лучше запомним эти минуты. Посмотри, какая красивая река!

Около нас была небольшая тихая заводь, где на темной поверхности плавали большие зеленые листья и белели цветы кувшинок с желтыми сердцевинками. На другой стороне реки ехал трактор с прицепом. В прицепе сидели молодые бабенки, которые прокричали нам, чтобы мы не теряли время.

– И в самом деле, – сказала она. – Пора подкрепиться перед купанием.

…Мы уезжали уже вечером, когда солнце начало касаться верхушек далеких деревьев, а над нашими головами запищали голодные комары.

– С точки зрения колхозниц, мы сегодня потеряли время, – сказал я, включая фары. – Целый день потеряли.

– Организмам надо иногда взвихряться, – улыбнулась она. – Ты же сам рассказывал про работников посольства в Анголе, которые раз в неделю устраивали своим организмам встряску – в этот день у них не было во рту ни капли спиртного!

– Потом ты будешь вспоминать этот день, как один из самых счастливых, – тихо добавила она.

Трудно быть волшебником

– Хочешь, я подарю тебе все звезды с неба?

– А что, у тебя денег совсем нет?

(Услышанное)

Преподаватель чертит на доске кубы со вписанными сферами. Или что-то более сложное. Он поворачивается к нам спиной и долго стучит мелом по зеленой доске. Иногда он оглядывается и следил, чтобы мы перерисовывали эти сферы и кубы в свои тетради. Закончив рисунок, он отряхивает руки, подходит к окну и смотрит, как за темными стеклами падает снег.

Мы все звали его Казаном. Иногда – «Плешивым Казаном». Мы все представляли, что в молодости он был похож на Казанову. Казан был высок, его черные волосы были редки, он тщательно их зачесывал набок, прикрывая лысину.

– Вы знаете, что на свете самое главное? – вдруг спрашивает Казан, не отрывая взгляда от кружащихся за окном снежинок.

– Любовь? – робко предлагает Наташка, первая красавица нашей группы. Она поправляет свои густые кудри и оглядывается на нас.

– Правильно, – говорит Казан.

Он отрывается от окна и начинает разглядывать Наташку. Она сначала выпрямляет спину и одергивает свитер, чтобы показать свою полную грудь, потом смущается, сутулит плечи и склоняется над тетрадкой.

– Правильно! – повторяет Казан. – А знаете ли вы, кто заслуживает любви?

– Пламенные революционеры? – спрашивают с заднего ряда.

– Квартира-дача-машина, – уверенно говорит Генка, у которого никогда и рубля на столовую не было.

– Передовики труда, стакановцы, гагановцы и буденовцы.

Это Любка. У нее, наверное, даже лифчики с чулками заграничные. Она выделяется среди нас, как белая лебедь среди серых уток. Она не так красива, как Наташка, но ярко и со вкусом одевается, едка на язык, неприступна и от этого все мы вздыхаем по ней, а не по простоватой Наташке с ее грудью, огромными серыми глазами и копной рыжих волос.

Любка небольшого роста, с короткой стрижкой, маленьким носиком и пухлыми губами в перламутровой помаде. Она говорит медленно, растягивая слова, ее зеленые с поволокой глаза сверлят собеседника, который теряется, начинает запинаться и потом долго мучается, что не сумел сострить ей в ответ. Он уже дома придумывает достойные слова, полночи думает о Любке и потихоньку начинает в нее влюбляться.

– Нет, – Казан прерывает поток моих мыслей, – любви достойны только волшебники.

– Точно! – говорит Любка. – Мне таких нужно два. Одного для учебы, другого для личной жизни.

– Если бы мне волшебник шубу подарил, то я бы его полюбила.

Это Нина. Она живет в общежитии на стипендию. Раз в месяц получает из дома большие посылки с фруктами, салом и какими-то свертками. Голос у Нины тихий, ласковый. С ней дружат все и никто одновременно. Все знают, что Нина хорошая, но не знают, о чем с ней разговаривать.

– Про волшебников подробнее.

Это наши парни. Они все хотят любви и приготовились слушать, как надо стать волшебником. Это интереснее, чем аксогональные проекции и прочая ересь.

– Быть волшебником – это угадывать и выполнять желания женщины, – говорит Казан. – Она еще сама не знает, чего хочет, а ты уже это достал и принес на блюдечке.

– Аааа… – протягивает Генка. – А если денег нет на то, что она хочет?

– Тогда выбирай для своего волшебства женщину поскромнее, – советует Любка. – Внуши ей, что она хочет мороженого, и вперед.

– Девушка правильно говорит, – Казан не в состоянии запомнить наши имена и называет всех юношами и девушками. – Одни способны жар-птицу из-за синего моря привезти, а другие могут купить курочку на рынке, и женщина будет счастлива.

– Я согласна на курочку, – говорит Нина. – Любовь за курочку не обещаю, но супчик сварю. Ген, ты мне курочку купишь?

– Нет! – Генка решителен. – Я должен был угадать про курочку, а ты тут сама напрашиваешься.

– Очень мне нужно напрашиваться, – обижается Нина и сжимает ладонями покрасневшие щеки.

– Так! – говорит Казан. – Отдохнули? Пора за дело. Теперь рассмотрим…

Прошло несколько лет. Однажды вечером я ехал в электричке и увидел Любку. Она сидела около окна и безучастно смотрела на мелькающие за стеклом фонари. Я знал, что Генка все эти годы пытался ухаживать за Любкой, но она неизменно была язвительной и неприступной. Ее основная жизнь протекала в компаниях «золотых» мальчиков, у которых были машины и настоящие американские джинсы. Они возили Любку на закрытые курорты, на просмотры новых фильмов, где собирались избранные, и играли с ней в теннис на зимних теплых кортах. Любка даже побывала замужем, но недолго. Деталей я не знал, да особо этим и не интересовался.

– Ты откуда? – спрашиваю я Любку, присаживаясь рядом с ней.

Любка поворачивается и улыбается. Она искренне рада видеть меня. Я замечаю, что ее дубленка уже не раз побывала в чистке, а этот мохеровый шарф я помню еще с института. Под глазами надулись синие мешочки, ее любимая перламутровая помада заменена на какую-то темную. Но в глазах блестят искорки, она, не отрываясь, смотрит на меня.

– Я от Генки, он опять пьяный. Спать его уложила и уехала.

– Так вы все-таки вместе?

Любка молчит и начинает рассматривать свой маникюр. Потом она вздыхает и говорит:

– Он, когда выпьет, всегда мне звонит. Жалкий такой. Когда я одна, то иногда к нему приезжаю. С ним просто, ему много не надо. Погладишь его, он улыбнется и уснет. И мне легче становится, как будто больного друга навестила. Он ведь так и не женился, все меня ждал, сейчас кому он такой нужен?

– Да, волшебника из него не получилось, – говорю я. – Помнишь Казана?

– Помню, – отвечает Любка. – Казан был прав, мы любим только волшебников.

– Так Генка стал волшебником?

– Да… Когда я к нему приезжаю, то знаю, что кроме портвейна и чая у него ничего нет. И мне хочется только портвейна и чаю с вареньем. Выйду на улицу – мне хочется кофе. А у него хочется чаю. Сложно это… У нас, девушек, всегда все сложно.

Электричка приехала на Ярославский вокзал. Мы стоим в метро возле эскалаторов. Любке надо на Кольцевую линию, мне – на Радиальную. Я смотрю на морщинки в уголках Любкиных глаз. Она устала и не скрывает этого.

– А Генка настоящий, много лучше других, – медленно произносит она. – Только чудес он может делать маловато. Ты меня понимаешь?

Я киваю, целую ее и иду к своему эскалатору. Взявшись за блестящий поручень, я оборачиваюсь и вижу, что Любка машет мне рукой. Я тоже машу в ответ. Она поворачивается, и ее заслоняет вдруг нахлынувшая толпа.

Больше Любку я никогда не видел. А Генка так и не женился.

Лилии и амариллисы

Я долго не мог понять, что меня напрягает. И почему я чувствую себя постоянно виноватым. Наверное, я виноват, что уезжаю в командировку. Почему-то любая моя поездка рассматривалась как дополнительный отпуск.

– Учти, ты там будешь отдыхать за двоих. А я буду скучать.

Вроде все правильно сказано, но что-то не так. А… вот! Не было сказано «счастливого пути». Кажется, что не нужны мне эти слова, а я все равно их жду. Я не доверяю никакому транспорту. Работаю со сложной техникой и знаю, что она ломается. Ломается, даже если с ней очень аккуратно обращаться. И мне беспокойно перед отъездом. Даже если я еду поездом. И она это знает, но опять сказала что-то про себя. Про то, как ей будет плохо. А я на втором плане. Или на третьем.

Потом я буду писать ей письма. Почти каждый день. И каждый день в холле гостиницы я буду смотреть в ячейку, где должна лежать моя почта. Но эта ячейка всегда пуста. В других лежали открытки и даже толстые конверты. Я представлял, как было бы здорово получить от нее письмо в толстом конверте. Я бы читал его целый вечер!

По вечерам читать мне было нечего, и я писал письма в Москву. Я писал про тихие улочки южного города, про пыльные листья акаций, про увядающие пионы, про раздавленные ягоды шелковицы на асфальте, про крики сорок, про вкусную кабачковую икру, которую я каждое утро ел с мягким белым хлебом. В одном письме я написал про работу, как целыми днями сижу с паяльником и тестером, проверяя микросхемы и болтая с местным инженером. Но я знал, что это ей скучно, и старался больше писать про цветы, пыльные листья и про сороку. Я бывал только на улочке, ведущей из лаборатории к гостинице, вот про нее и писал.